Атаман Альтаира - Страница 72

Сколько ещё мне жить? Десять секунд?

В динамике защёлкал метроном. Как это гадко — умирать под метроном.

Вдруг припомнилась Наташа, спускавшаяся в шёлковом кимоно по лестнице в холле виллы «Покахонтас». Ягодицы — как орех, так и просятся на грех! Господи, прости меня, идиота! О чём же я думаю в секунду смерти?!

«Чем дальше в лес, тем гуще грязь», — говаривал нам учитель астрофизики, поясняя закон Хаббла о падении светимости галактик от их центра к краю. Трудно не согласиться с подобной пусть и своеобразной, но всё же весьма точной редакцией этого фундаментального наблюдения. Жизнь человеческая вполне может быть уподоблена слабому лучику света, силящемуся пробиться сквозь непрозрачную толщу газопылевых туманностей, плотных метеорных потоков, рассеиваемому плотными атмосферами планет и хитроумными капканами чёрных дыр. Все силы природы брошены на то, чтобы поглотить, исказить и рассеять слабый луч, рождённый в самом сердце галактики. А он мчится сквозь бездну парсеков и тысячелетий, исполняя этим некую важную миссию. Но кем эта миссия предопределена и в чём она состоит, луч света знать не может, потому, как не дано ему подобное знание.

Я увидел, что падаю. И падаю с приличной высоты — метров с восьми условно-земных. Впрочем, нет. Уже не условно. Прямо подо мной находилось дерево, и я летел в его крону брюхом вперёд.

Мастеру разминка не нужна, а ученику она не поможет. Так нам говорили на уроках рукопашного боя в монастырской школе тюремного типа с углублённым изучением подрывной деятельности. А я и после школы имел возможность долго и небезуспешно практиковаться в науке сворачивания чужих носов, челюстей и коленок без оружия. Поэтому, не успев даже понять, что именно со мною происходит, я сгруппировался, закрыл предплечьями лицо, а ногами — грудь и живот и врезался в крону дерева.

По рукам и ногам ударили ветки, но я почти не почувствовал боли. Во всяком случае, удар о землю оказался куда болезненнее. Теперь я точно знаю, что испытывает метеорит!

Перевалившись на бок, я секунду или две прислушивался к внутренним ощущениям, пытаясь понять, хрустнула ли внутри хоть какая-то косточка или всё же мою посадку следовало признать мягкой? Затем попытался выпрямить руки и перевести себя в положение приседа. Получилось. И даже неплохо.

Под самым стволом дерева, крону которого я так успешно пронзил, сидели четверо молодых людей — два субтильных юноши и две девицы весьма вульгарного типа. Тряпочка, прикрывавшая грудь одной из девиц, была спущена на пупок. Я, видимо, упал как раз в тот момент, когда её друг перешёл к активным действиям интимного свойства.

Перед компашкой в траве были три большие ёмкости из зелёного пластика с надписью «Охота. Крепкое» и четыре жестяные склянки с надписью «Greenols». В ярких пакетах, очевидно, помещалась некая снедь. Завтрак на траве с элементами флирта на пьяную голову и сытый желудок. По молодости я и сам не чурался таких бесхитростных развлечений.

Молодёжь смотрела на меня потрясённо.

— По-русски понимаете? — спросил я лаконично.

Компания дружно молчала. Прям, как рыба о стену.

— Что, никто вообще по-русски не понимает?

— Так вы ничего и не говорите… — проблеял в ответ один из молодых людей.

— Стало быть, понимаете, — я испытал немалое облегчение. — Уже лучше! Где мы находимся?

— Под деревом… сидим.

— Я спрашиваю, как это место называется?

— Ну… Зины Портновой — там…

— Что такое «Зины Портновой»?

— Место такое. Так называется. Улица, короче.

— Это Петербург?

— Петербург…

— Санкт-Петербург? — уточнил я.

— Ну да, а какой ещё?

— А Санкт-Петербург в России? — снова уточнил я.

— Конечно, в России, — тут хихикнула одна из девиц, та, что сначала сидела с голой грудью. Теперь она натянула тряпку на положенное ей место и приобрела более благопристойный вид. — Где же ещё может быть Петербург?

— Ещё он может быть в штате Флорида, в Сэ-Шэ-А. Или Штаты уже не существуют?

— Почему это? Существуют… Что им сделается?

— Что, что!.. Ось Земли чуть подвинется, и Штаты с глобусов стирать придётся! Ничего, глядишь, доживёте, сами всё увидите, — мрачно пообещал я. — Какой сегодня день?

— Девятнадцатое… Июля.

— Понятно, — я поморщился не без досады. Специалист Сед Как Лунь, засылая меня в прошлое, ошибся на сутки.

— А год какой, знаете? — спросил у меня до того молчавший юноша.

— Какой? — спросил я с опаской. В самом деле, если «цивилизаторы» ошиблись на день, они вполне могли ошибиться и на год. Что же мне здесь делать, имея в теле медленный яд, который сработает через двадцать четыре дня?!

— Две тысячи шестой, — ответил юноша, а его спутники неожиданно рассмеялись. То есть юноша как бы пошутил надо мной.

— Ты, я вижу, приколист? — заметил я. — Хочешь, я тебе клык расшатаю пальцем и выну без анестезии? Вместе посмеёмся…

Молодой человек посерел лицом. Друзья его тоже примолкли.

— Реформа календаря у вас уже была? — Мне совершенно необходимо было определиться с отсчётом времени, чтобы вечером двадцатого июля перехватить Наташу возле её дома на Арьергардной улице.

— Чего-о-о?!

— Так, реформы значит, у вас не было, — догадался я. — Как вы считаете время? Сколько часов в сутках?

— Двадцать четыре.

— Покажите часы!

Юноша вытянул руку. На его запястье была небольшая железка на кожаном ремешке. Две стрелки — короткая и длинная — располагались поверх циферблата с арабской цифирью. Вот хрень-то! Как раз в этой древней системе отсчёта времени я постоянно путался и ещё в школьные годы не мог правильно переводить в цивилизованные стандарты.